Ученый и аскет
Преемником Пелагия на Римском престоле стал один из самых масштабных в истории папства иерархов – святитель Григорий Великий. Он родился в знатной, богатой и при этом благочестивой патрицианской семье из рода Анициев в Риме в 540 году. Из этого рода вышли Римские папы святой Феликс – его прямой пращур, а также святой Агапит I. К роду Анициев принадлежал знаменитый философ Боэций. Отец папы Гордиан занимал должность диакона-регионария и управлял одним из семи церковных округов Рима. Григорий получил по тем временам – на которых лежала давящая печать нескончаемой чреды варварских нашествий и войн, что привело к неизбежному падению культурного уровня в сравнении с классической и раннехристианской эпохой, – основательное образование, изучал тривиум и квадривиум, а также римское право, поскольку с детства предназначался отцом к государственной службе. По словам Григория Турского, «он был настолько сведущ в науке грамматики, диалектики и риторики, что считали, что в Риме не было равного ему человека»[1]. В этом заключении он вторит святому Исидору Севильскому, который писал, что Григорий «обладал такой силой знания, что не только в его время не было никого, равного ему по учености, но и в последующие времена никогда не будет»[2]. Но полученное им образование не включало знания греческого языка. Оказавшись впоследствии в Константинополе и проведя там шесть лет, он не овладел греческим языком настолько, чтобы свободно говорить и писать на нем. Он сам говорил о себе, что не знает греческого: «Graecae linguae nescius»[3].
Поступив на государственную службу, Григорий сделал головокружительную карьеру: в 573 году император Юстин II назначил его префектом urbi, тем самым он занял высшую из гражданских должностей в Риме, но уже год спустя, сразу после смерти отца, он ушел в отставку, следуя рано сложившемуся у него стремлению к монашеству, и принял постриг. «И вот он, который раньше обычно ходил по городу в трабее из сирийского шелка, усыпанной драгоценными каменьями, стал носить простое платье»[4]. Свое имущество он раздал на церковные нужды и нищим.
От отца Гордиана Григорий унаследовал большой особняк на склоне Целийского холма и шесть вилл на Сицилии. В каждой из них он основал по одной монашеской общине, а в доме на Целийском холме устроил монастырь апостола Андрея, в котором и поселился как простой монах, ведя аскетическую и молитвенную жизнь, предаваясь также усердному чтению Священных книг и творений латинских отцов, в особенности блаженного Августина. Его мать Сильвия, канонизированная на Западе, поселилась поблизости от сына.
Суровый пост подорвал здоровье подвижника: «он так был воздержан в пище, так неутомим в молитве, так соблюдал посты, что от истощения едва стоял на ногах»[5]. С тех пор он часто болел, но болезнь не мешала ему с исключительным рвением исполнять возлагаемые на него послушания. Григорий готовился к миссионерскому служению в Британии – мысль об обращении язычников была одним из главных его устремлений в течение всей жизни. В 577 году папа Бенедикт, вопреки желанию Григория, рукоположил его в диакона и назначил на должность, ранее занимаемую его отцом Гордианом, – одним из семи диаконов-регионариев, управлявших церквами округов, на которые был разделен Рим: в административном отношении римские диаконы стояли выше пресвитеров и управляли ими. Бенедикт ввел Григория в коллегию кардиналов – выборщиков папы.
Год спустя Пелагий II назначил его апокрисиарием при императоре Тиберии, и Григорий отправился из Ветхого Рима в Рим Новый. Его главной задачей было побудить императора направить в Италию армию для изгнания из нее лангобардов. В этом Григорий не преуспел: ограниченные военные ресурсы империи не позволили Тиберию, войска которого задействованы были на восточном фронте и защищали балканские подступы к столице, усилить имперское присутствие в Италии и добиться там коренного перелома в противостоянии с лангобардами. В Константинополе Григорий познакомился с патриархом Антиохийским Анастасием, но из-за незнания греческого языка он держался в кругу латиноязычных церковных деятелей и монахов, находившихся в имперской столице. Одним из его друзей стал старший брат святого Исидора Леандр, который в ту пору занимал Севильскую кафедру, первенствующую в королевстве вестготов и перешедшую после его смерти к младшему брату. По просьбе Леандра Григорий в кругу латиноязычных монахов Константинополя проводил беседы с толкованиями Книги Иова; эти беседы впоследствии составили одно из его экзегетических творений – «Moralia». После смерти Тиберия Григорий сблизился с семьей императора Маврикия и стал восприемником его сына Феодосия при крещении.
В 585 году папа Пелагий отозвал его в Рим, Григорий вновь поселился в основанном им монастыре Андрея Первозванного и, вероятно, только тогда стал его настоятелем. Число монашеской братии при нем умножилось. Щедрая благотворительность снискала святому Григорию народную любовь. И поэтому когда в 590 году Пелагий скончался, народ потребовал поставить папой Григория. Он и стал избранником конклава. «Желая избежать этой чести, Григорий безуспешно просил императора Маврикия не утверждать избрания»[6] и стал уже готовиться к побегу из Рима, но «его схватили и привели к базилике блаженного апостола Петра и там посвятили в сан епископа»[7]. Интронизация Григория Великого состоялась 3 сентября 590 года.
В Риме продолжалась чума, и новый папа призывал народ к покаянию, чтобы снискать прощение и милость от Господа: «Подобает нам, возлюбленные братья, трепетать перед ударами бича Божия… Пусть скорбь откроет нам двери к покаянию, и пусть кара, которая нас постигла, смягчит жестокость сердец наших… Помыслите же, каким предстанет перед взором строгого Судии тот, кому уже не дано времени оплакать содеянное… Так обратимся же к Богу с неотступным плачем пред мечом, грозящим столь страшной карой»[8]. Папа устраивал крестные ходы по Риму с пением «Кирие элеисон», и вскоре чума прекратила истреблять жителей «вечного города».
В попечении о Риме
Большой печалью для нового папы была продолжавшаяся оккупация половины Италии лангобардами – в массе своей, подобно другим германским народам, арианами, но также и язычниками, дискриминировавшими и угнетавшими православных жителей занятых ими территорий. В письме своему константинопольскому другу папа писал с мрачным сарказмом: «Я сделался епископом не римлян, но лангобардов»[9]. За этими словами стоит и его пастырская забота о страждущей под иноверным гнетом пастве, и его римский имперский патриотизм, и еще сознание своего долга как одного из представителей императорской власти в Италии. В ту пору папы, естественно, не были ни князьями, ни тем более суверенами, каковыми они стали в средневековье, но в силу симфонии священства и царства, а также ввиду особых обстоятельств, сложившихся в Италии, они разделяли с другими высшими сановниками империи – Равеннским экзархом, префектом Рима, магистром армии (magister militum) – ответственность за положение дел в этой стране, а их авторитет, уже в силу занимаемого ими положения, в силу их первенствующего места в диптихе патриархов, что собственно и называется папским приматом, в Италии был выше, чем у высокопоставленных светских чиновников, а к этому добавлялась еще и личная популярность Григория Великого в православном народе. При этом папа сохранял верность империи и императору и действовал «как рупор императорских указов»[10] даже в тех случаях, когда был не согласен с их содержанием, но в критической ситуации он мог действовать самостоятельно, не согласовывая своих акций с правительством в Константинополе.
Имперский экзарх в Равенне Роман не сумел справиться с лангобардами и изгнать их из Италии, но не прекращал вялотекущих военных операций, во всяком случае империя оставалась в состоянии войны с вторгшимися в Италию варварами. Когда в 592 году лангобардский герцог Сполетто Ариульф осадил Рим, папа, действуя на свой страх и риск, заключил с ним перемирие, которое оплачено было выкупом. Затем это перемирие было нарушено Равеннским экзархом Романом, возобновившим войну с лангобардами, но велась она неудачно, и уже в конце 593 года полчища лангобардов, на этот раз во главе со своим королем Агилульфом, стояли у стен вечного города, и король грозился после захвата Рима разрушить и сжечь его дотла. Григорий Великий вступил в переговоры с королем, действуя через королеву Теодолинду, которая, в отличие от мужа, исповедовала не арианство, но Православие. Переписка папы с императором не дала положительных результатов: Маврикий отвергал предложение о заключении мира.
И тогда Григорий заключил перемирие с Агилульфом под свою личную ответственность, заплатив за него огромный выкуп и обязавшись впредь выдавать ежегодную дань лангобардам. Действия папы вызвали гнев Маврикия, «назвавшего Григория Великого “изменником и глупцом”, однако тот с достоинством и сдержанностью указал императору на его неспособность вести дела на западе империи»[11]. Объясняясь в письмах с императором, он, возможно преувеличивая свои силы, писал: «Если бы он, слуга императора, добивался гибели лангобардов, то у них уже не было бы больше ни короля, ни герцога, ни графа; но он, папа, предвидя их исправление и опасаясь, что они проявят свою месть на католических церквях и имениях, которых много в занятых ими областях, решил войти с лангобардами в доброе соглашение»[12].
Папе удалось убедить императора дать согласие на заключение перемирия: в 599 году оно было подписано со стороны лангобардов королем Агилульфом и герцогами, среди которых самым сильным и опасным был Сполетский герцог Ариульф, а с римской стороны – преемником уволенного Романа Равеннским экзархом Каллиником. Король настаивал на том, чтобы свою подпись под договором поставил и папа, которого он считал самым властным лицом в Италии, но Григорий уклонился от этой сомнительной чести, ссылаясь на свой сан епископа, а не носителя мирской власти. Перемирие было заключено на срок до марта 601 года, когда экзарх возобновил военные действия, но велись они по-прежнему неудачно, так что снова возникла угроза захвата Рима лангобардами.
Григорий Великий был противником продолжения войны, с одной стороны, сознавая недостаточность ресурсов империи для ее победоносного завершения, а с другой – надеясь на радикально иное решение проблемы если не для Римской империи, то для Церкви – на обращение лангобардов в Православие, что со временем – но уже после него – и произошло.
Последовавшее за кровавым переворотом в Константинополе заключение узурпатором Фокой мира с лангобардами расположило папу в пользу этого беспощадного душегуба. Папа направил ему и его жене поздравительные послания. В них, по словам Ф. Грегоровиуса, «Григорий говорит о ликовании неба и земли, как будто действительно со смертью справедливого и лично к Григорию расположенного Маврикия (хотя последний старался всё возраставшему значению Римского епископата противопоставить Константинопольского патриарха) с Рима снималось невыносимое иго, а с новым правлением наступала вновь эра свободы и благополучия»[13]. Комплиментарный тон продиктован был этикетом, и все же знаменитый историк Рима, комментируя эти чрезмерно льстивые письма, адресованные убийце, приказавшему на глазах отца прикончить его детей, о чем папа не мог не знать, не удерживается от осуждения: «Невозможно читать эти письма без возмущения; они являются единственным темным пятном в жизни великого человека и также позорят его, как позорит Рим воздвигнутая Фоке на форуме колонна»[14], которая, впрочем, водружена была уже после кончины Григория.
Для историка Ф. Грегоровиус чрезмерно ригористичен, но некую тень на образ святого архипастыря эта угодливость палачу набрасывает. Дальность расстояния, вероятно, смягчала, приглушала впечатление от зверств, совершенных Фокой, а к тому же и времена, в которые жил Григорий, были чрезмерно жестокими: в завоеванной варварами Италии кровь лилась потоками и человеческая жизнь стоила дешево, а в глазах христианского пастыря кровь императора и его детей, наверно, не должна была отличаться в цене от крови простолюдинов.
Занимая папский престол, Григорий тяготился административными обязанностями, потому что всю жизнь стремился к уединенной и тихой молитвенной монашеской жизни. Он писал: «Теперь душа моя скорбит оттого, что неприятности лежащих на мне дел вызывают в ней воспоминания о прежней моей монастырской жизни… когда она умела… возвышаться над всем скоропреходящим, потому что мысль ее была постоянно устремлена к небесному… А теперь по долгу пастырского служения я должен заниматься делами мирскими и… осквернять свою душу тиною земных попечений»[15]. Те же сетования выразил он и в другом месте своих «Собеседований»: «Я хотел бы с Марией сидеть у ног Господа, слушать слова уст Его, и вот с Марфой приходится заниматься внешними делами и заботиться о многом»[16]. Но тяготившие его душу заботы Марфы святой Григорий исполнял с незаурядной энергией, рвением и настойчивостью. И эти его заботы часто выходили за пределы собственно церковной сферы, вторгаясь в политическую область.
Учитывая сложившиеся обстоятельства, он считал, что в его время епископ вынужден быть отчасти также политиком и государственным деятелем. Отклоняя кандидата на Неаполитанскую кафедру, которого он считал лишенным политических талантов, он писал, что «в настоящее время… епископ должен уметь заботиться не только о спасении души, но и о внешней пользе и безопасности паствы»[17], что затем на века стало одним из главных критериев при избрании кандидатов в епископы на Западе, придавая церковной власти этатистские черты. Сам Григорий вынужден был организовывать и руководить вооруженной обороной Рима, а также Неаполя, других городов Южной Италии, Сицилии, Сардинии и Корсики, давать указания и распоряжения военным трибунам, вести дипломатические переговоры.
Своим важнейшим долгом он считал помощь нуждающимся. В начале каждого месяца из церковных средств бедным выдавались хлеб, одежда и деньги. По праздникам папа раздавал подарки сиротам, больным и престарелым. Он «считал тот день потерянным, в который ему не случалось накормить голодного и прикрыть чью-либо наготу. Услыхав однажды, что на одной из улиц Рима умер какой-то нищий, Григорий почувствовал глубокие угрызения совести и в течение нескольких дней не решался предстать, как пастырь, перед алтарем»[18]. Паломники, прибывавшие в Рим к мощам первоверховных апостолов и многочисленных мучеников, беженцы из регионов, захваченных лангобардами, находили в изрядно обнищавшей и опустевшей древней столице империи приют и стол.
Для столь широкой и регулярной благотворительности требовались значительные средства, и папский престол располагал ими. Главным богатством в ту пору была земля, и многочисленные латифундии, принадлежавшие папскому престолу – понтификальные патримонии, по большей части переходившие во владение Римского престола чрез пожертвования, по завещаниям, но в иных случаях приобретенные на средства папской казны, – находились не только в Риме и его окрестностях, но также на юге Италии, на Сицилии, в Далмации и Галлии. Расширение земельных владений папского престола, других епископских кафедр и монастырей на территории Италии, свободной от лангобардской оккупации, сопровождалось сокращением доли частновладельческих имений и императорских сальтусов.
Для управления папскими латифундиями Григорий назначал не, как это было прежде, светских управляющих, но клириков – в основном диаконов и субдиаконов, с которых он строго взыскивал не только за регулярное поступление доходов в папскую казну, но и за благополучие колонов, в аренду которым раздавались церковные земли. При неурожае, вызванном засухой, наводнением и другими стихийными бедствиями, из папской казны колонам выдавались продукты питания и деньги, чтобы спасти их самих и их семьи от голодной смерти. На папских землях понтифику частично принадлежала судебная юрисдикция. Григорий Великий строил новые храмы, основывал монастыри, рукополагал клириков, предварительно тщательно испытывая их. Нравственным качествам священства он придавал первостепенную важность, и одним из самых страшных пороков, который он стремился искоренить, папа считал симонию.
В 595 году в Риме под председательством Григория состоялся собор епископов Италии, на котором были приняты решения, касающиеся главным образом богослужения, церковной дисциплины и монашества. На основании этих решений папа издал так называемые Privilegia, адресованные монастырям. Ими предусматривалась возможность изъятия монастырей из юрисдикции местных епископов и переход их в прямое подчинение папы. Послушнический искус продлевался с одногодичного срока, введенного преподобным Бенедиктом Нурсийским, до двух лет. Для настоятельниц женских монастырей – аббатис – вводился 60-летний возрастной ценз.
Легенды
Святой Григорий отошел ко Господу после долгой и тяжелой болезни 12 марта 604 года. Его останки были погребены в портике базилики святого Петра. Вскоре после его кончины благочестивый народ усвоил ему, по примеру папы Льва, именование Великий. Римляне благоговейно чтили его память. В народе сложились о нем легенды, достоверность которых проблематична, тем не менее они чрезвычайно характерны. Ф. Грегоровиус передает одну колоритную и отчасти загадочную легенду, которая, как он считает, сложилась в VIII веке: «Однажды… Григорий шел через форум Трояна. С восторгом взирал папа на это изумительное создание римского величия, и одна статуя привлекла внимание папы. Она изображала отправлявшегося на войну Трояна в тот момент, когда он решил сойти с лошади, чтобы выслушать обратившуюся к нему с просьбой вдову.
Женщина эта оплакивала своего убитого сына и требовала у императора правосудия. Троян обещал разобрать дело, когда вернется с войны. “Но если ты не вернешься, – возразила бедная женщина, – кто рассудит мое дело?” – и, не довольствуясь обещанием, что дело будет разобрано в таком случае наследником Трояна, она так горячо умоляла его, что он сошел с лошади и исполнил ее просьбу. Всю эту сцену Григорий видит перед собой, и глубокая печаль овладела им при мысли, что такой справедливый государь осужден на вечное мучение. С рыданиями направился Григорий к святому Петру, упал здесь в судорогах и услышал тогда голос с неба, который говорил, что молитва Григория о Трояне услышана, душа языческого императора получила разрешение от грехов, но Григорий уже никогда больше не должен молиться о язычнике. Позднейшее прибавление к легенде гласит, будто бы Григорий действительно вызвал из могилы прах императора, чтоб окрестить его душу, и что прах этот затем рассыпался, а душа была принята на небо»[31].
руды
Труды
Григорий Великий оставил богатое литературное наследие. Корпус его творений по объему не сопоставим с тем, что написано его предшественниками на Римской кафедре. Ему принадлежат многочисленные экзегетические труды: толкования на книгу Иова, пророка Иезекииля, на Песнь Песней, 40 бесед на Евангелия, ставшие образами церковной проповеди на Западе. Его «Пастырское правило» («Regula pastoralis») принадлежит к числу лучших трудов по пасторологии в святоотеческом наследии.
Но самое читаемое на протяжении уже без малого полутора тысячелетий творение Григория Великого – это «Диалоги (Собеседования) о жизни и чудесах италийских отцов и о бессмертии души, в 4-х книгах». В трех первых из них папа, опираясь на личные воспоминания и на свидетельства современников, рассказывает своему другу Петру о подвигах и чудесах святых VI столетия, при этом 2-я книга вся посвящена преподобному Бенедикту Нурсийскому, представляя собой самый ранний источник сведений об этом святом. В 4-й книге автор, опираясь на литературные описания видений, обсуждает тему бессмертия души и загробной участи усопших. «Диалоги» были переведены на греческий папой Захарием в середине VIII века, а два столетия спустя был выполнен их славянский перевод.
Именно в этой книге Григорий писал «о некоторых обителях (quibisdum mansionibus)»[32], в которые попадают души спасенных чрез веру, покаяние и добрые дела, но не до конца очистившихся от грехов, не достигших совершенной праведности в земной жизни. Ссылаясь на церковные молитвы об усопших, папа утверждал, что до всеобщего суда «существует некий очистительный огонь (purgatorius ignis), которым очищаются незначительнейшие и легчайшие грехи (parva minimata peccata)»[33]. Это его высказывание позже легло в основу учения о чистилище, которое составило один из капитальных предметов разногласия между христианским Западом и Востоком.
Свои «Собеседования», или «Диалоги», папа Григорий отправил в столицу лангобардов Павию королеве Теодолинде, незадолго до написания этого творения перешедшей из арианства в Православие, с очевидным расчетом на распространение высланной книги среди варваров. Названию этого творения святой Григорий обязан именем, которое дано было ему у славян: слово «диалог» переведено было с чрезмерной буквальностью как «двоесловие», отсюда и Григорий Двоеслов.
Церковный распев, получивший название григорианского пения, сложился только в VIII веке
Популярность папы Григория в последующие столетия, в основном на Западе, но также и на Востоке, была так велика, что в позднейшие времена ему были усвоены и труды, ему в действительности не принадлежавшие. Западная традиция с его именем связала церковный распев, получивший название григорианского пения, или григорианского хорала. В действительности он сложился значительно позже – в VIII и IX веке – и не в Италии, но в Галлии, в королевстве франков. С конца VIII века в рукописях «Антифонария» в предисловии говорится, что составлен он епископом Григорием, а уже знаменитый автор «Истории лангобардов» Павел Диакон приписывал этот «Антифонарий» Григорию Великому, однако первоначально под «Григорием епископом» могли подразумеваться папы Григорий II или Григорий III, занимавшие Римский престол в VIII веке, а в следующем столетии римский хорал усвоен был самому знаменитому из пап, носивших имя Григорий.
Римская традиция со времени каролингов приписывает Григорию Великому составление Сакраментария, известного с его именем. «Современные исследователи единодушно отвергают такую атрибуцию, доказывая, что ядро этого Сакраментария сформировалось лишь четверть века спустя после кончины святителя»[34]. Однако исследователи находят в Сакраментарии около 80 молитв, текстуально близких к разным местам в творениях святого Григория. Возможно, он действительно является составителем этих молитв.
В Православной Церкви во время Великого поста совершается Литургия Преждеосвященных Даров, известная с именем Григория Двоеслова. Но эта атрибуция известна лишь по спискам начиная с XVI века. В рукописях Евлогиона VIII–XVI веков она усваивалась святым Василию Великому, Епифанию Кипрскому, Герману Константинопольскому. Переатрибуция Литургии Преждеосвященных Даров первоначально была, возможно, совершена в греческих церквах Южной Италии, а уже оттуда ее усвоение Григорию Великому было перенесено на Афон и затем распространилось во всем православном мире.
Святой Григорий был самым масштабным церковным деятелем своей эпохи и выдающимся церковным писателем и богословом, хотя, конечно, его нельзя сравнивать ни с такими богословами предшествующих веков, как святители Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов или Григорий Нисский на Востоке, как Августин Блаженный на Западе, ни с преподобным Максимом Исповедников – отцом Церкви VII века.
